Марио Варгас Льоса

Поединок

* * *

Как обычно по субботам, мы сидели в Рио-баре, пили пиво, когда в дверях появился Леонндас; по его лицу мы сразу же поняли: что-то случилось.

— Что стряслось? — спросил Леон.

Леонидас придвинул еще один стул к нашему столику.

— Умираю, пить хочу.

Я наполнил стакан до краев, так что пена выплеснулась на стол. Леонидас стал неторопливо сдувать пену, глядя, как лопаются пузырьки. Потом одним глотком осушил стакан до последней капли.

— Сегодня ночью Хусто будет драться, — сказал он странным голосом.

Какое-то время мы все молчали. Леон отхлебнул пива, Брисеньо закурил сигарету.

— Он просил вас предупредить, — закончил Леонидас. — Хочет, чтобы вы пришли.

Наконец Брисеньо спросил:

— Как это было?

— Они встретились сегодня в Катакаосе. — Леонидас отер лоб и махнул рукою: с его пальцев на пол слетели капли пота. — Дальше можно не рассказывать…

— Ладно, — сказал Леон. — Они должны были подраться, лучше уж так, по всем правилам. Не надо этого бояться. Хусто знает, что делает.

— Да, — повторил Леонидас с отсутствующим видом. — Наверно, так лучше.

Бутылки опустели. Дул сильный ветер, и нам было не слышно военного оркестра, который играл на Площади. По мосту вереницей шли люди, возвращавшиеся с загородной прогулки; парочки, прятавшиеся в тени набережной, тоже начали покидать свои укрытия. Многие проходили мимо Рио-бара, некоторые заходили внутрь. Скоро вся терраса заполнилась мужчинами и женщинами — все громко разговаривали и смеялись.

— Уже почти девять, — заметил Леон. — Нам пора.

Мы вышли.

— Ладно, парни, — сказал Леонидас. — Спасибо за пиво.

— Это ведь будет у Плота? — спросил Брисеньо.

— Да. В пол-одиннадцатого Хусто будет вас ждать здесь.

Старик махнул нам рукой и пошел по проспекту Кастильи [1] . Он жил в предместье, там, где начинался пляж. Его домик стоял на отшибе, как будто часовой при городе. Мы вышли на Площадь, она почти опустела. Рядом с туристической гостиницей оживленно разговаривали какие-то парни. Проходя мимо этой группы, мы заметили среди них симпатичную девушку. Она улыбалась.

— Хромой его убьет, — сказал вдруг Брисеньо.

— Замолчи, — отозвался Леон.

Мы расстались на углу, у Церкви. Я быстро зашагал домой. Дома никого не было. Я надел комбинезон и два свитера, положил в задний карман штанов нож, завернутый в носовой платок. Уже в дверях столкнулся с женой.

— Снова из дому?

— Да. Нужно уладить одно дело. У нее на руках спал сын.

— Тебе же рано вставать, — сказала жена. — Ты что, забыл, что по воскресеньям ты работаешь?

— Не волнуйся, — ответил я. — Я всего на несколько минут.

Я вернулся в Рио-бар и сел у стойки. Заказал пиво и сандвич, но так и не доел его: аппетит пропал. Кто-то тронул меня за плечо — это был Моисес, хозяин бара.

— Насчет поединка, это правда?

— Да. У Плота. Но ты об этом лучше помалкивай.

— Я в твоих советах не нуждаюсь. Я знал обо всем еще раньше тебя. Мне жаль Хусто, но ведь он сам давно искал такого случая. А Хромой — не из терпеливых, ты же знаешь.

— Мерзавец этот Хромой.

— Вы с ним раньше дружили… — начал Моисес, но осекся.

Его позвали с террасы, и он отошел, через несколько минут снова оказался рядом со мной.

— Мне пойти с вами? — спросил он.

— Нет. Сами разберемся. Спасибо.

— Ладно. Если я смогу чем-то помочь, дашь мне знать. Хусто ведь и мой друг тоже. — Он, не спросясь, отхлебнул из моей кружки. — Вчера вечером здесь был Хромой со своими. Он только и говорил что о Хусто, обещал изрубить его в куски. А я лишь молился о том, чтобы вам не пришло в голову сюда забрести.

— Хотел бы я тогда посмотреть на ХромогоКогда он в ярости, рожа у него очень смешная.

Моисес засмеялся:

— Да, он был на черта похож. Он и вообще-то безобразный. Смотреть на него долго нельзя — стошнит.

Я допил пиво и вышел пройтись по набережной, но вскоре вернулся. Еще в дверях я заметил Хусто, он сидел один, на террасе. На нем были кроссовки и выцветший свитер, ворот прикрывал всю шею, до самых ушей. В профиль, на темном фоне улицы, он был похож на ребенка, на женщину: таким тонким и изящным выглядело его лицо. Услышав мои шаги, он обернулся, и я увидел лиловое пятно, покрывавшее всю другую половину его лица: от угла губ до самого лба. (Некоторые говорили, что это след от удара, полученного в какой-то мальчишеской драке, но Леонидас уверял, что Хусто родился в день большого наводнения и это пятно — память об испуге его матери, увидевшей, как вода подступает прямо к дверям дома.)

— Я пришел, — сказал он. — Где остальные?

— Скоро будут. Наверное, уже идут.

Хусто посмотрел мне в глаза. Казалось, он вот-вот улыбнется, но он вдруг посерьезнел и отвернулся.

— Что у вас было сегодня вечером?

Он пожал плечами и сделал неопределенный жест.

— Мы встретились в «Затонувшей телеге». Я зашел пропустить стаканчик и лицом к лицу столкнулся с Хромым и его шайкой. Ты понял? Если бы не наш священник, мне бы просто глотку перерезали. Священник нас разнял.

… — Думаешь, ты крутой, да? — крикнул Хромой.

— Покруче тебя, — крикнул Хусто.

— Успокойтесь, безумцы, — твердил священник.

— Сегодня ночью у Плота, согласен? — крикнул Хромой.

— Да, — сказал Хусто. Вот и все.

Народу в Рио-баре почти не осталось. У стойки еще было несколько человек, но на террасе сидели только мы двое.

— Я вот принес, посмотри. — Я протянул ему свой сверток.

Хусто раскрыл нож и измерил лезвие. Оно оказалось длиной как раз в его ладонь: от ногтей до запястья. Потом достал из кармана свой нож и сравнил их.

— Они одинаковые. Я возьму свой.

Хусто заказал пиво, мы молча пили и курили.

— У меня нет часов, — сказал Хусто. — Но уже, наверно, одиннадцатый. Пошли им навстречу.

Мы встретили Брисеньо и Леона посреди моста. С Хусто они поздоровались за руку. Леон сказал:

— Братишка, ты его в капусту порубаешь.

— Это точно, — подтвердил Брисеньо. — Хромой тебе в подметки не годится.

Оба были в той же одежде, что и днем. Они, казалось, сговорились выглядеть при Хусто уверенными во всем и даже веселыми.

— Давайте спустимся здесь, срежем путь, — предложил Леон.

— Нет, — ответил Хусто, — лучше обойти. Сломать сейчас ногу будет совсем некстати.

Странно было, что он испугался: ведь мы всегда спускались к реке по железным опорам моста. Мы прошли еще квартал по проспекту, потом свернули направо и долго шагали в молчании. Когда мы по узенькой тропке спускались к реке, Брисеньо оступился и чертыхнулся. Наши ноги вязли в теплом песке, как будто бы мы шли по морю из ваты. Леон посмотрел на небо:

— Облачно. От луны сегодня проку не будет.

— Зажжем факелы, — сказал Хусто.

— С ума сошел? Хочешь, чтобы полиция явилась? — вмешался я.

— Все, может быть, уладится? — неуверенно сказал Брисеньо. — Можно отложить дело до завтра. Не драться же вам в потемках…

Никто не ответил, и Брисеньо замолчал.

— Вот он, Плот, — сказал Леон.

Когда-то, никто не знает когда, огромное рожковое дерево рухнуло в реку и легло поперек русла. В длину оно было на три четверти ширины реки и такое тяжелое, что река не могла его утащить, только продвигала на несколько метров, так что с каждым годом Плот уходил все дальше от города. Кто первый назвал его Плотом, тоже никто не знал, но только по-другому его и не называли.

— Они уже на месте, — сказал Леон.

Мы остановились, не доходя метров пяти до Плота. В тусклом ночном свете лица тех, кто нас ждал, было не различить, видны были только силуэты. Я пересчитал их, безуспешно пытаясь узнать Хромого.

— Сходи к ним ты, — сказал Хусто.